Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– Сказал, что на штрафной стоянке отходил от машины поссать, а менты, наверно, за то, что не хочу денег дать, своими резиновыми дубинками отфигачили «Опель». По вредности. Ну, так чего, ты бы на его месте попер меня с работы?

– Да. Попер бы.

– А вот он не попрет. Можем даже замазать спор на пузырь водки, что он хитрее что-нибудь придумает. А?

– Что «а»?

– Спорим на флакон, что так и будет, как я сказал?

– Нет, не хочу я спорить, – ответил Осташов и, бросив окурок, вернулся за свой стол, и с головой окунулся в работу. Русанова в это время была на просмотре квартиры, и ничто не отвлекало Владимира от дел.

Однако не прошло и получаса, как Осташова от работы все-таки оторвали: начальник отдела вызвал его в свой кабинет.

– Значит, так, Владимир, – деловито сказал Мухин, когда вошел Осташов. – Приехал Константин Иванович. Времени у него, как всегда, мало. Кому успеет, даст денег. Значит, давай сверим, сколько тебе причитается, чтобы ты там не устраивал долгих подсчетов и споров. Чтобы все было четко – зашел в кабинет, получил проценты – и на выход, чтобы следующий заходил. Так, ты у нас самый результативный негр за последнее время, ты нарубил тростника… Значит, с первой сделки фирма получила три тысячи сто долларов. И твои десять процентов отсюда составят…

– Почему десять? Пятнадцать же полагается.

– Ты что забыл? Это раньше полагалось, а теперь у нас прогрессивная шкала – мое изобретение.

– А, ну да.

– Так, напоминаю: теперь у нас за расчетный период принимается календарный месяц. Если за этот месяц человек прокручивает сделки, то с первой сделки имеет десять процентов, со второй – пятнадцать, с третьей – двадцать, и тэ дэ.

– У меня три сделки.

– Да, три. Но распределяются они по периодам так: у тебя две сделки за прошлый месяц, и одна – за этот. За первую квартиру ты должен получить десять процентов, за вторую – пятнадцать, за третью – опять десять, потому что… вот так…

– Хорошо вы придумали.

– Ха-ха-ха, конечно. Я же должен свой хлеб отрабатывать. Мне, между прочим, Константин Иванович за тебя, за то, что ты тогда десять тысяч втихаря заработал…

– Я их для фирмы заработал и по-честному сам отдал.

– Да-да. Но так нельзя. Надо чтобы начальство было в курсе. Поэтому после того случая мне пришлось что-то придумывать. Ты, чем тут кипятиться, лучше бы поучился. Вот я получил за тебя от гендиректора по одному месту, и сразу придумал что-то такое, чтобы оптимизировать работу фирмы. Начальство – оно же, как ребенок, ему нужно что-то в руки положить, что-то дать, какую-то бумажку, и тогда оно радуется, – было видно, что Мухин очень доволен собой. – Вот я положил в руки Константину Ивановичу новую систему оплаты сотрудников, и он теперь насчет меня радуется. А ты и все остальные сотрудники должны давать ему в руки – через мои руки! – денежки клиентов. И вам он тоже будет радоваться.

– Ну да. Тут практически у всех в месяц больше одной сделки никак не выходит. И по вашей системе нам теперь, вместо пятнадцати, только десять процентов полагается.

– Ну, Володь, что я могу сказать? Надо стараться. Все ведь справедливо, можно ведь и на двадцать процентов выйти, а если больше сделок, то и на тридцать, и на больше процентов. Возможности неограниченны. Все честно.

В этот момент дверь кабинетика Мухина открылась, и в ней показалась голова секретарши отдела Кати.

– Осташов здесь? Вов, давай к Букеру, зовет.

* * *

В комнате, предшествующей кабинету Букорева, Владимир столкнулся с Григорием.

– Я уже все, – весело сказал Хлобыстин.

– Ну и как? – спросил Осташов.

– Да… – Григорий покосился на секретаршу Оксану. – В общем, я пошел вещи собирать. Но я тебя дождусь.

Хлобыстин вышел.

– Можно? – спросил Владимир у Оксаны.

– Можно, – презрительным тоном ответила рыжая секретарша. Она, поморщившись, брезгливо посмотрела на него (причем удостоила взглядом лишь его ноги, выше своих глаз и не подняла) и так и проводила взглядом обутые в потрепанные кроссовки стопы Осташова, которые он направил в кабинет гендиректора.

Константин Иванович сидел в своем кресле, сложив руки на пустом рабочем столе, рассматривая свои пальцы. Когда Владимир вошел, он поднял лицо, спокойно глянул ему прямо в глаза и сказал:

– Проходите.

Следует заметить, что Осташов с волнением ожидал этого момента – момента, когда они впервые после знаменательных событий встретятся глазами.

Сам Владимир пребывал в смятении. До этой минуты он был уверен, что и Букорев будет испытывать неловкость. Однако признаков беспокойства ни на лице, ни в поведении руководителя фирмы не наблюдалось. Никакого напряжения, никаких эмоций. Словно это была обыденная встреча начальника и подчиненного, к которой не примешивались иные обстоятельства. Препикантные обстоятельства.

Что ж, тем лучше, подумал Осташов и тоже постарался расслабиться.

– Так, гм-гм, что у вас? – Букорев начал разговор в своей обычной манере. Трудно сказать отчего, но Константин Иванович предпочитал обставлять дело именно так – будто сотрудник явился сюда не по его вызову, а по собственной инициативе.

– Мухин сказал, что сегодня день расплаты… то есть оплаты… – Владимир запнулся, но быстро взял себя в руки и продолжил. – Сказал, что вы сегодня будете давать проценты за сделки.

– Гм-гм, ясно. А больше, гм-гм, он вам ничего не говорил?

– Нет. Он хотел сказать, сколько у меня вышло процентов, но не успел, и Катя меня вызвала сюда.

– Ну, в общем, правильно сказал вам Мухин. Сам того не зная, очень правильно сказал – день расплаты. Гм-гм, гм-гм.

Букорев выдвинул ящик боковой тумбочки, взял из него что-то и аккуратно положил на стол перед Владимиром. Осташов посмотрел и увидел свои собственные наручные часы. Те самые.

– Вы не заработали деньги, гм-гм, вы потеряли время.

Похоже, гендиректор выдал заготовленную фразу. И затем эффектно замолчал, сложив руки на груди и тем самым показывая: разговор окончен.

Подобного поворота событий Владимир не ждал и ничего не ответил. Чуть помедлив, так и не сообразив, как ответить, да и стоит ли отвечать, он взял часы и сделал шаг к выходу. Но тут Константин Иванович, не удержавшись, все же продолжил:

– А вы думали, будет иначе?.. Я всегда видел, как вы относитесь ко мне – свысока. Гм-гм. Вы, наверно, считаете меня глупым, а себя очень умным. Думаете, что вы благородный, а я – подлый… Гм-гм… Это, по-вашему, очень благородно продолжать зарабатывать деньги у человека, которого вы так… Вы, наверно, считаете меня скупым, потому что сами относитесь к деньгам несерьезно. А деньги – это самый лучший измеритель, гм-гм, и благородства, и ума. И самая лучшая проверка. Вы серьезно думали, что я забыл эту историю и спустил вам с рук? Ну и кто из нас теперь, гм-гм, умный? И, кстати, еще о благородстве, гм-гм… хочу спросить. Если я разведусь с Галиной, вы на ней женитесь?

– Это вообще-то мое дело, – промямлил Осташов.

– Конечно, гм-гм. Но вопрос от этого никуда не девается. Ну, что скажете? Чем же вы лучше меня?.. Гм-гм… Идите, я вас больше не задерживаю.

Осташов, взмокший и красный, вышел из кабинета.

– У меня ваша трудовая книжка, – остановила его Оксана, когда он, закрыв за собой дверь кабинета, собрался покинуть приемную. – И еще… по приказу Константина Ивановича я вчера отправила данные на вас в московскую гильдию риэлтеров. О том, что вы не… не… – Оксана глянула в бумагу на столе, как в шпаргалку, и продолжила: – Неблагонадежный сотрудник. И они разошлют вашу фамилию по всем агентствам недвижимости. А может, уже разослали, – рыжая чертовка протянула Осташову трудовую книжку. – Всего вам хорошего, до свиданья.

Часть II

Глава 21. Коварство

Если вы, проснувшись рано утром, с изумлением обнаруживаете себя не дома, не на родимой кровати, если это пронзительное открытие добирается до вашего сознания сквозь ощущение непостижимой тошнотворности в организме, то… То эта непостижимая тошнотворность, мерзостность, гадостность очень скоро становится вполне определенна и понятна.

И именно вот какова.

Во рту – вкус. Вкус… Вы вчера на сон падучий не жевали свои носки? Нет, говорите? А может, было? Ну, так, знаете ли, маленькая постирушка? Чего стесняться-то? Ладно, на нет – и суда нет.

Вернемся к настоящему моменту.

В носу отсутствует малейшая вентиляция, зато, наоборот, густо гнездится запах тех же носков, которые вы вчера, как пытаетесь уверять, со стиральным порошком на ночь не жевали.

В голове, в этой чужой квартире, можно сказать, в чужом недвижимом имуществе, какие-то мерзавцы медленно, со скрежетом передвигают шкаф из одного помещения (в смысле – полушария) в другое. И там, в углу второй комнаты (около виска), шкаф неловко наклоняют, и он, громадный трехстворчатый платяной шкаф, кренится, кренится и – ба-бах! – шарахается навзничь.